• Крестовский Всеволод Влади́мирович (1840 — 1895) — русский поэт и прозаик, литературный критик, переводчик. Выпустил поэтический сборник «Стихи» (т. 1—2, Санкт-Петербург, 1862) «Гедеон» (Из книги Судей Израилевых)
-
И скрылся в дебри гор Ливана
- Народ без судей, без главы,
- И падал ниц пред истукана,
- Поправ завет Иеговы.
- * * *
- Разбит дряхлеющий кумир...
- И в покаянном хоре снова,
- В волнах лаванны, в стоне лир
- Псалом внимает Иегова.
- 1859
I. ШАББОС-КОДЕШ
Итак, многочисленные еврейские обыватели города Украинска готовились к шабашу. Еще с раннего утра все добрые балбосты[3], "они же находят милость в глазах Бога и людей", были уже на ногах, совершили омовение, затопили печи, исполнили обряд хале[4], сплели по три шабашовых калача, халас[5], устроили каждая по два пирога, один на коровьем, другой на деревянном масле, в воспоминание того, что Иегова в пустыне отпускал евреям на субботний день двойную порцию манны.
XVIII. НОВЫЕ НАСЛОЕНИЯ
(Из "Дневника" Тамары)
"5-е апреля 1875 года. Вот уже полгода, как я в Вене. В высший еврейский круг я не попала: он принадлежит здешней аристократии, которая, по-видимому, считает за особую, честь и счастье сочетать посредством брака свои древние гербы и титулы с еврейскими капиталами. В свою очередь, и капиталы тоже не прочь приобретать себе тем же путем титулованных родственников и покупать дворянские дипломы. Но я вращаюсь здесь в том подслое высшего круга, к которому принадлежат второстепенные банкиры, журналисты, адвокаты, депутаты, доктора, артисты, художники и т. п., а этот-то подслой и составляет ядро здешней интеллигенции, к которой более или менее примыкают все остальные слои среднего круга. Еврейство здесь, кажись, многочисленней и могущественней чем где-либо. Вена -- это, можно сказать, наша столица; мы здесь у себя дома, мы здесь сила и даем свой тон всей местной жизни, но... если бы, например, пустить сюда мою добрую бабушку Сарру, она наверное стала бы отплевываться и решила бы, что здесь все, решительно все "потрефились" и стали теми же "нухрим" и "гойями". И бабушка Сарра до известной степени была бы права. Действительно, под общим уровнем европеизма тут все шероховатости еврейства сгладились, все характерные краски, его старозаконности стерлись, и все до такой степени перемешалось между собой, что нередко даже по типу лица христианин кажется мне евреем, а еврей христианином. В сущности говоря, тут нет ни христиан, ни евреев, а есть одни только "добрые венцы", -- тип совершенно особенный. Так, по крайней мере, в том кругу, где я вращаюсь. Казалось бы, это-то и должно мне нравиться при моих эмансипационных симпатиях, при моих гуманных всечеловеческих идеалах, а между тем, нет, и далеко нет. Дело в том, что тут еврей, хотя и крепко поддерживает "брата своего", но не чуждается и христиан, и при этом столько же заботится о своем Иегове и законах Моисея, сколько христианин о Христе и папе: и тот и другой просто игнорируют религиозную сторону своей жизни, или относятся к ней чисто формалистически. Но не веря ни в Бога, ни в черта и не имея в душе никаких идеалов, тот и другой одинаково поклоняются Ваал-Фегору. Это истинное царство Ваала, где решительно все, все продается и покупается, так сказать, с публичного торга, где вся жизнь, все духовные, умственные, общественные и другие интересы, нравственные побуждения и стремления, и даже сами таланты меряются и оценяются только на деньги, где о человеке не спрашивают, хорош ли он, умен ли, честен ли, а интересуются лишь тем, сколько у него годового дохода, сколько он "зарабатывает" и как стоят его дела на бирже, где, наконец, даже сама благотворительность, общественная и частная, является не столько побуждением сострадательного сердца, сколько актом тщеславия или внешней обязанностью известного общественного положения. По деньгам здесь и честь, и почет, и положение. В жизни, конечно, много блеску, много роскоши и шику, но весь это блеск и шик только снаружи, на показ, а внутри, в домашнем обиходе, такая скаредность, такое мелочное, грошовое скопидомство, эгоизм и нередко такая грязь, что просто противно становится. Нет, не по душе мне этот склад жизни и, положа руку на сердце, скажу откровенно, что если наши украинские хасиды не совсем-то мне симпатичны, то здешние "цивилизованные израэлиты" еще противнее. -- У тех внутри хоть что-нибудь есть, у этих ничего. Не понимаю даже, как отец мой, человек с сердцем, с идеалами, с любовью к добру, к прекрасному, к искусству, мог жить в такой атмосфере и мириться с ней!.. Или я заблуждаюсь?..
XX. НОВЫЕ НАСЛОЕНИЯ
(Из "Дневника" Тамары)
"Теперь я могу более спокойно, а потому и с большим анализом проверить собственное свое отношение к прочитанному. Евангелие пленило меня не столько мистическою (к которой я и не подготовлена), сколько гуманною своею стороной, т. е. именно тем, чего так мало в нашем слишком исключительном, слишком еврейском законе, который гуманен только для еврея. Для настоящего уразумения первой стороны, я чувствую, что я далеко еще не созрела, не прониклась духовностью этого учения, да и не могу сделать этого сама, без помощи надежного руководителя. И кроме того, мы, евреи, вообще мало склонны к отвлеченному, -- такова уж наша натура, -- и самая религия наша более заботится о земном, чем о загробном мире. Но эта мировая широта христианского учения, это представление о Боге, как и всеблагом Отце и бесконечном Источнике любви и милосердия ко всему сущему без различия племен, пород, состояний и т. п., эта всеобъемлющая любовь, этот призыв ко всему человечеству во имя высшей истины, правды, любви, братства и всепрощения, -- словом, эти, если можно так выразиться, земные задачи и земные идеалы христианства, -- вот что главнейшим образом перевернуло меня нравственно. Тогда пришла мне охота перечитать еще раз нашу Библейскую историю, которою -- надо сознаться -- вообще, мы, еврейки, занимаемся или очень мало, или совсем не занимаемся, хотя она и существует в переводе на наш современный язык. В этом отношении все мы более близки к евангельской Марфе, чем к Марии, и о библейском прошлом своего народа если и знаем что, то большею частью с наслуху, от наших отцов, мужей и братьев, из их разговоров между собою, или из того, что уловим, через пятое в десятое слово, из-за своих решеток, во время чтения в синагогах. Еврейская женщина, можно сказать, живет вне религиозных знаний, а потому и вне религиозного развития. Для нее обязательны только три известные мицвот и молитвы, изложенные в Техинот[180].. Большего с нее не требуется, и я сама выросла и воспиталась на том же. О чем говорили мне в детстве? О Боге-создателе мира, Отце всего сущего? -- Нет. О нашей священной истории, о ее великих уроках? -- Никогда. О законах нашей религии, о нравственных началах жизни, о совести, истине, справедливости? -- Нимало. И моя первая нянька-еврейка, и моя добрая бабушка пичкали мою голову сказками о реке Самбатьене, неведомо где находящейся, но о которой, тем не менее, известно, что вода ее шесть дней в неделю изрыгает пламя и камни, а по субботам утихает, -- шабашует, значит. Говорили мне, что за этою рекою Самбатьеном существует некое еврейское царство, жители которого ростом не более детей, но зато все красивые, сильные и воинственные, и что здешние евреи, будучи пока грешными, не могут еще с ними соединиться; но зато когда придет наконец Мессия и все народы станут нашими вассалами, и нам же будет принадлежать всемирное богатство, в которое вольются все без исключения богатства и сокровища всех стран и народов, -- тогда и мы соединимся с нашими братьями-лиллипутами. Но перед этим будет-де страшная война: все нации соединятся, чтобы сражаться с евреями, а евреи все же останутся победителями. Воюющие сойдутся у широкого Самбатьена, чрез который им необходимо будет переходить, и на этой страшной реке будут два моста, -- один бумажный, другой чугунный. Все народы пойдут по чугунному мосту и провалятся, а Израиль благополучно переберется по мосту бумажному, потому что под ним, вместо свай, будут стоять ангелы, и тогда наш народ торжествуя вступит в рай, где всех благочестивых евреев ожидают рыба Левиафан-левиосон[181], дикий буйвол и старое кашерное вино, сохраняющееся для нас еще от создания мира. Что касается собственно Иеговы, то о Нем говорили мне только или стращая, что Он меня убьет, или же о том, как Он проводит на небе свой день, разделяющийся на двенадцать часов, -- и я строго помнила, что первые три часа дня Иегова, надев на себя тфилин и талес[182], читает Тору, вторые три часа судит весь мир и, увидев, что все достойны проклятия, встает с престола справедливости и садится на престол милосердия; третьи три часа занимается попечением об Израиле и всех тварях, а четвертую часть дня отдает собственному развлечению и играет с левиосон-левиафаном[183]. Кроме того, из тех же рассказов мне было известно, что Господь на небе каждый день режет и буйвола, и Левиафана, и отбирает лучшие куски для нынешних обитателей рая, а на следующее утро и буйвол, и Левиафан уже опять живы и здоровы, дабы снова покорно подвергнуться той же операции, при которой Иегова самолично исполняет обязанности шохета, менагра и маргиша[184].
Сноски:
188
Шулес-сыдес, или шолес-судес называется третья (последняя) субботняя трапеза, состоящая, по большей части, из остатков от предшествовавших шабашовых трапез, но зато обильная субботними песнями и славословиями. Пение продолжается до сумерек, после чего читают вечернюю молитву и переходят к обряду гавдуле, знаменующему собой отделение субботы от будней. Гавдуле, как и пятничный обряд кидуша (в начале шабаша), совершается над чашей вина или водки, и заключается в произнесении молитвы, славословящей Иегову за то, что Он отделил святые праздтки от будней, свет от тьмы и Израиля от всех остальных народов. При совершении гавдуле зажигают одну восковую свечу, сплетенную из трех тонких свечек и приготовляют неболыиой металлический или серебряный сосуд, наполненный благовонными веществами. Вино или водку наливают в чашу не иначе, как через край, пока не прольется на стол, в знак того, что изобилие должно царствовать в доме сем во всю неделю. Глава семейства произносит вышеупомянутую молитву нараспев, громким, но плаксивым голосом, после чего прикладывает ногти обеих рук к гавдуле-лихт и произносит молитву благословения Бога за то, что Он создал свет огня, затем -- молитву благословения за создание благовонных мастей, причем берет в руки вышесказанный сосуд и нюхает из него аромат и, вконец, -- зажигает пролитую на стол водку или коньяк. В то время, как спиртуозная жидкость загорится, хозяин обмакивает в нее свои мизинцы и обводит ими вокруг глаз, что повторяют за ним и все домашние. После этого все присутствующие здороваются с хозяином и между собой словами "а гите вох! а гите вох!", т. е. на добрую неделю. Талмудические мудрецы установили обыкновение нюхать ароматы при окончании шабаша для того, чтобы укрепить духовной пищей душу, грустящую о кончающемся празднике и об отходящей нишуме исойре, добавочной душе, отпускаемой еврею свыше на дни праздников и суббот, которые по сему и называются "удвояющими душу". Следует поэтому утешить и развеселить скучающую душу благовониями. Молитва над гавдуле-лихт установлена в память того, что свет огня создан в ночь при окончаши первого на земле шабаша таким образом: Адам взял два камня, ударил ими один о другой, и явился огонь (Талмуд, трактат Брухес). Присмотреться же к ногтям при обряде гавдуле следует, во-первых, для того, чтобы почувствовать удовольствие света, а во-вторых, различить разницу между ногтем и телом и, кроме того, еще потому, что ногти суть символ благословения, так как они постоянно растут (Орах-Хаим).
Источник текста:
Крестовский В. к80 Тьма Египетская.
Тамара Бендавид. Торжество Ваала. Роман-трилогия. Деды.
Историческая повесть: В 2 т. Том 1: Тьма Египетская.
Тамара Бендавид. -- М.: "Камея", 1993.-- 592 с.
URL az.lib.ru
В 1888—92 годах, в «Русском вестнике» печаталась историческая повесть-трилогия «Тьма Египетская»:
-
«Еще с раннего утра все добрые балбосты, "они же находят милость в глазах Бога и людей", были уже на ногах, совершили омовение, затопили печи, исполнили обряд хале, сплели по три шабашовых калача, халас, устроили каждая по два пирога, один на коровьем, другой на деревянном масле, в воспоминание того, что Иегова в пустыне отпускал евреям на субботний день двойную порцию манны.»
«Дело в том, что тут еврей, хотя и крепко поддерживает "брата своего", но не чуждается и христиан, и при этом столько же заботится о своем Иегове и законах Моисея, сколько христианин о Христе и папе: и тот и другой просто игнорируют религиозную сторону своей жизни, или относятся к ней чисто формалистически.»
И ещё три раза имя "Иегова" встречается в этом произведении.
1888